ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ ПОД ЛИПАМИ.
Однажды на исходе тихого осеннего дня, когда воздух прозрачен и свеж, и
жёлтые листья едва слышно шуршат под ногами, а моросящие дожди составляют
лишь отдалённую перспективу согласно прогнозам синоптиков, в липовой аллее,
опоясывающей то немногое, что осталось от некогда живописных, знаменитых
на всю округу прудов, появились два весьма приличного вида господина.
Один, кудрявый брюнет с лицом провинциального плэй-боя и слегка
расхлябанной походкой теннисиста-любителя, по случаю представлялся как
Ленцов. Другой, тоже брюнет, но куда менее кудрявый и, более того, с лицом
человека, обиженного судьбой, карьерой и бывшими соратниками, почему-то
называл себя Яблонским. Но кто они были на самом деле, тайна сия покрыта
тёмным покрывалом неизвестности, поскольку никто в паспорта к ним не
заглядывал – чего ж смотреть, когда по внешности сразу видно, что лицо
значительное и обидеть себя никому не позволит.
Почему-то считается, что встреча двух непримиримых оппонентов, если не
сказать, соперников, оспаривающих благосклонность необычайно капризной дамы,
каковой безусловно следует признать политическую фортуну, непременно должна
произойти где-нибудь у барьера или в популярном ток-шоу соответствующего
наименования, на худой конец – на пресс-конференции по случаю очередной и,
как водится, неудачной попытки объединения либерально-демократических сил.
Нет, на этот раз ничего такого не было: ни капризных дам, ни барьеров, даже
симпозиум на тему «Куда идёшь, Россия?» никто не собирался устраивать. Не
было этого потому, что явились сюда оба означенных субъекта, причём каждый
сам по себе, то есть без какой-либо предварительной договорённости, всего
лишь для того, чтобы на досуге обозреть место, где планировалось строительство
многоэтажного элитного дома, в котором и тот, и другой рассчитывали прикупить
себе по квартире. И как было не соблазниться такой возможностью – район-то уж
больно привлекательный, да и до Кремля рукой подать, в случае чего не надо
через всю Москву пилить, рискуя околеть в дорожных пробках, можно и пешком
добраться. Словом, куда приятнее на скамеечке у пруда посидеть в ожидании
события яркого и незабываемого, когда под звук фанфар и непременно в
Георгиевском зале… В общем, совсем не то, что нынешняя встреча двух партийных
функционеров, ведомых заурядными житейскими обстоятельствами, теми, что лежат
в основе любого сколько-нибудь значительного мероприятия как местного, так и
вполне государственного масштаба.
Тем временем упомянутые граждане, вошедшие в аллею, так уж получилось, с
противоположных сторон – иного, впрочем, трудно было ожидать от непримиримых
оппонентов, – наверняка должны были встретиться, что и случилось, как ни
старался один из них избежать подобного огорчительного итога. Ну, в самом деле,
не бегать же по цветникам и газонам – при его-то общественном предназначении
не хватало только на глазах у потенциальных избирателей через чугунную ограду
перелезать. Так или иначе, но всё уже произошло, и над спокойной гладью
усыпанного сентябрьскою листвой пруда разносился такой знакомый голосок
Ленцова:
– Ой, кого я вижу? Здравствуй, Гриша! – С этими словами первый кудрявый
господин раскрыл объятья, вероятно, ожидая, когда на грудь ему придёт тот,
второй. Однако, зря надеялся!
«И чёрт меня дёрнул войти в эту треклятую аллею, – сокрушался, глядя на
приближающегося Ленцова, Яблонский, – в конце концов, можно было осмотреться и
не выходя из машины. Видите ли, свежим воздухом захотелось подышать. Сейчас
надышишься вволю! Вот уж он опять начал воспоминаниями донимать – и про своё
убогое вице-премьерство, и про мои несостоявшиеся шестьсот дней, и про то, как
автомобильную промышленность поднимал. А я ему, как водится, напомню про
дефолт, ну, станет оправдываться, что он тут ни при чём, что такую подлянку,
как общегосударственный дефолт, ни в жизнь бы не придумал – кто бы сомневался!
Потом посетует, мол, не на того мы ставку сделали, как будто согласиться их
финансировать мог кто-нибудь другой. И в довершении, – тут Яблонский не смог
сдержать зевоту, – и в довершении всего в который уже раз предложит
объединиться…».
– Я, Боря, лучше сторожем пойду на дачу к самому заурядному олигарху, а с
Гайдаром за один обеденный стол ни за что не сяду!
Так примерно завершалась каждый раз дискуссия по этой злободневной теме
вне зависимости от того, шло дело к обеду или к ужину, либо вообще оппоненты
начисто лишились аппетита, успев навесить друг на друга все доступные их
воображению определения, хотя бы в минимальной степени соответствующие
словарному запасу столичного интеллигента.
Неизвестно, чем бы закончился разговор, хотя к огорчению немногочисленных
свидетелей этой сцены, ни один из участников спора явно не стремился утвердить
свою правоту путём вульгарного мордобоя, как вдруг обстановка кардинально
изменилась и, словно бы следуя непостижимой российской традиции соображать
исключительно на троих, в аллее появился некто третий.
Представьте свои ощущения, когда рядом, буквально бок о бок с вами
появляется известный господин, причём явно узнаваемый как «лондонский сиделец»,
несмотря на рыжеватый парик и перевязанную белой тряпицей щёку, как бы
истерзанную зубной болью, притом, что признание этого очевидного факта было бы
наверняка чревато для вас малоприятными последствиями. В самом деле, не
доносить же на него – эдак сочтут сексотом, чего доброго. С другой стороны,
встать и уйти – воспитание не позволяет, к тому же, чем чёрт не шутит, вдруг и
взаправду что-нибудь дельное сумеет предложить? Так уж лучше притвориться, что
знать не знаю и даже ведать не ведаю, кто он таков. Тем более, что и сам
господин на прошлое знакомство никак не намекает и, судя по всему, в
дальнейшем ссылаться вовсе не собирается. Ладно, подождём – увидим.
Такие схожие мысли, прямо-таки в унисон, возникли в головах недавних
спорщиков, разве что с малозначительными отличиями вроде того, что у одного
вначале возникло желание встать и уйти, а потом уж донести, другому же
показалось, что неплохо бы отзвониться по мобильнику якобы жене, а на самом
деле в закодированном виде сообщить, кому следует, ну, намекнуть, что ли.
После этого вполне разумно было бы ретироваться, пока не подоспел спецназ
ГРУ и не установили тройное кольцо оцепления, так что даже в метро не
проскользнуть, не то, что на иномарке выехать. К тому же, в неизбежной в этом
случае неразберихе следовало позаботиться и о том, чтобы его самого не приняли
за злоумышленника. Им ведь только того и надо – посадить невиновного в камеру,
а уж потом полгода разбираться будут, кто на кого донёс, а кто и промолчал, то
есть кому срок светит за укрывательство беглого олигарха. В итоге же выходило
по всем вариантам и параметрам, что никуда звонить не надо, да и уходить тоже
не безопасно – кто ж его знает, вполне может устроить скандал, сбегутся люди…
ну, и так далее с тем же бездарным завершением субботнего вечера в КПЗ или на
Лубянке.
Меж тем нежданно явившийся закамуфлированный париком и тряпицей господин
так и не представился, что, по мнению Яблонского, выдавало его далеко идущие
намерения. Ну, хотя бы для приличия поинтересовался здоровьем жены и детей
своих, как теперь стало ясно, вовсе не случайных собеседников, не говоря уже
о приглашении на чашку чая в ближайшее «бистро», а надобно признать, что к
вечеру уже изрядно похолодало. Нет, ничего этого не было – господин всего лишь
выразил озабоченность недомоганием Гайдара, посчитав это достаточным предлогом
для того, чтобы фамильярно похлопать якобы новоявленных знакомцев по плечам и
тут же, предварительно усевшись на скамейку, заявить:
– Так мы же с вами, оказывается, либералы!
Надо отдать должное нашим либералам – они и не таких нахалов видывали, но
Борис Абрамович Московский, по кличке БАМ, а это, несомненно, был именно он,
в данном случае явно их всех превзошёл. И всё же Яблонский счёл необходимым
ответить, видимо, положение партийного лидера к тому обязывало:
– Да, в нашей стране большинство народонаселения поддерживает либеральную
идею, – и добавил зачем-то: – Правда, само оно об этом до сих пор не знает.
– Как это так, поддерживает, но не знает? – изумился БАМ.
– Ну, как же, это очень просто. Потому что власть тщательно скрывает такую
информацию. Референдум запретили, газетам уже давно никто не верит, на митинг
больше сотни голов не соберёшь, а телевидение у нас плоское как тот же
матричный экран.
– Если не сказать одномерное, – поддакнул Боря, – вдоль вертикали власти то
вверх пойдёт, то вниз опустится, словно кто за верёвочку его дёргает.
– Ах, как я вас понимаю! – с неподдельной грустью проговорил БАМ, – сам
через это прошёл, и за верёвочки дёргал, и газеты скупал. Да толку что? Ну, да
и вы меня прекрасно понимаете.
– Как не понять? – охотно отозвался Боря, одной половиной лица выражая
сочувствие, а на другой, вроде бы невидимой для БАМа, попытавшись изобразить
злорадную ухмылку.
Это обстоятельство, каким-то чуть ли не мистическим или, напротив, вполне
научно объяснимым, но, однако же, неведомым для посторонних зрителей образом
так и не ускользнувшее от внимания БАМа, видимо, и явилось последним аргументом
в пользу того, чтобы он потерял всякий интерес к Ленцову, обратившись к
личности как бы ушедшего в себя и сосредоточенно размышляющего о чём-то
Яблонского. Наверное, обдумывал Гриша в эти мгновения свою программную речь на
предстоящем через месяц съезде партии, при чём основополагающим для той речи
должен был стать тезис, как за шестьсот дней завоевать власть в России, при
этом не запятнав себя близостью с разными там бывшими лидерами, перетягивающими
на себя, в сущности, не такое уж обширное либеральное одеяло.
И вот когда размышления Гриши, ничуть не потревоженные привычной болтовнёй
Ленцова, пытавшегося «впарить» весьма кстати подвернувшемуся олигарху идею
либерального империализма и обусловить её реализацию изрядной порцией
спонсорских вливаний… когда раздумья Гриши подошли к тому последнему рубежу,
стоя перед которым надо было сказать самому себе, как достигнуть желаемой цели,
либо, признавшись в патологическом бессилии, уйти с политической сцены навсегда
– в этот самый момент БАМ неожиданно вскочил со скамейки и, глядя куда-то
вглубь пруда, словно среди заросшей водорослями воды таилась одному ему
ведомая истина, произнёс ту фразу, которая явилась началом событий, предсказать
которые ещё минуту назад не решился бы никто:
– Ну, так! Вам, Боря, давно пора. В борделе девочки уж беспокоятся, небось,
куда вы там запропастились? Так что как бы опасения насчёт спецназа и отсидки в
КПЗ не обернулись незапланированным конфузом. А уж они вам этого на сей раз не
простят – не впервой ведь. Или я не прав?
Не найдя, что ответить, Боря зарделся как пацан, потом как-то внезапно
побледнел и, резко повернувшись, стремительным шагом направился к выходу с
аллеи, туда, где оставил свою «ауди».
– А жаль, что трамваи теперь не ходят, – с загадочной улыбкой произнёс БАМ,
– впрочем, ради такого случая…
– Нет, нет! Не надо! – мгновенно отреагировал Гриша, мысленно изумляясь тому,
что только что сказал: «Господи! Что я несу?!». И вслед за тем в его изумлённом
неординарностью происходящих событий мозгу, как бы под звон давно ушедшего в
небытиё трамвая и звук шагов убегающего прочь Ленцова, возникла неожиданная
мысль, то есть нарисовалась та самая долгожданная стратегия достижения желаемой
цели: «Вот надену я бушлат, нацеплю маузер с будёновкой для понта и явлюсь к
Дерипаске:
– Так что, дорогой товарищ, не пора ли раскошеливаться, возвращать, так
сказать, Родине долги по случаю незаконно приватизированной собственности?
Верни, товарищ, по-хорошему... ну, хоть чуть-чуть... А то, не ровён час,
патроны-то у меня хоть и холостые, а шуму наделаю... Щас как пальну!!!»
Но не успел он дождаться ответа, как ни с того ни с сего вдруг заскрипели
тормоза и что-то болезненно вдарило в лоб, а перед глазами возник английский
полисмен с противной рожей всё того же беглого олигарха. «И здесь от них
спасенья нет!» – только и успел подумать Гриша, совершенно забыв и про Борю с
девочками, и про трамвай, и словно бы оказавшись уже совсем не там, где прежде
обитал и где остались его недавние сомнения и даже некстати возникший, однако
так и не получивший своего дальнейшего развития разговор о судьбах либеральной
демократии в России. А оказался он за рулём подержанного «мерседеса» 1996 года
выпуска на узкой улочке в элитном районе на западе Лондона.
– Что ж это вы, милейший? Негоже спать за рулём, так ведь и не проснуться
можно. И никакие Дерипаски не понадобятся...
«Откуда он всё знает?» – мелькнуло в голове.
– А вот я, – продолжала мерзкая рожа, – сделаю вам предложение куда
основательнее, чем можете себе представить, тем более, что от него вы уж никак
не сможете отказаться, – полисмен гадливо ухмыльнулся, для убедительности
помахивая дубинкой.
– Ну, что за чушь?! Какие ещё предложения? – возмутился Гриша. – Меня, вон,
дети ждут, малые... вон, видите, домик за углом, на Дерби-Хилл?
– Дети, мой хороший, подождут. А вот Россия ждать не станет. Поверьте
старому пройдохе: если не со мной и не сей час, то уж больше ни с кем и никогда.
Несмотря на явную двусмысленность услышанного, что-то подсказывало – даже
этакую ахинею не стоит с ходу отвергать. Гриша призадумался. И в самом деле –
нельзя же всё ставить на одного коня. Положим, ну, приеду я к Дерипаске, скажу:
«Пятнадцать процентов вынь да положь!» А он мне, гнида зажравшаяся – в зубы! И
самое обидное, что никаких конкретных предложений, будь я хоть четырежды
боксёр! А этот... с виду та ещё тварь... вряд ли, конечно... но может быть?
Полисмен тем временем, скинув с себя шлем и портупею, оказался в чёрном
кашемировом костюме на жёлтой, лоснящейся, как апельсин, подкладке и,
расположившись на сиденье рядом, распространял непривычно сильный запах
дешёвого одеколона. ««Тройным», что ли, по привычке опохмеляется?»
– А не найдётся ли у тебя подушечки? – переходя на ты, поинтересовался
бывший полисмен. – Поясница, знаешь ли, покоя не даёт. А то пока доедем, боюсь,
порастрясёт.
«Подушку ему подавай», – молча возмущался Гриша, подсовывая под ставшую уже
ненавистной поясницу сложенный вчетверо плед.
– Куда ехать изволите?
«Ну, вот, уже вхожу в роль профессионального возницы».
– А вот сюда. Сначала налево, потом направо, ещё минут десять и мы у
Гайд-парка. Ну, где ещё можно потолковать столичным либералам?
«Тоже мне, либерал, – усомнился Гриша, – знаем мы таких! Как брать, так
близкая родня, а как делиться, так мы с вами вроде бы и не знакомы».
И вот уже через какие-нибудь четверть часа, несомненно, по Гринвичу, вдоль
аллеи Гайд-парка двигалась странная парочка. Один, весь в чёрном, с
достоинством оглядывался по сторонам, изображая полное невнимание к словам
назойливого собеседника. А тот, второй, тоже весь в чёрном, вытянув лысую
голову вперёд, словно хищник, высматривающий добычу, и сгорбясь, будто от
неподъёмной ноши общегосударственных забот – возбуждённо размахивал руками,
то убегая вперёд, то снова возвращаясь, и кружил, кружил вокруг Григория,
будоража нестойкое сознание либерала пленительными образами многообещающих
видений.
– Так вот, родимый мой, маузер тебе теперь вовсе ни к чему. Пострелял,
постращал и хватит. Собрать долги! Да кто ж тебя на такое надоумил?! Конечно,
электорат подобная идея, не исключаю, то есть вполне может быть, слегка и
всколыхнёт. Но зачем же с богатенькими-то ссориться? Нет, милый мой, мы с
тобой пойдём совсем другим путём! – БАМ сделал стойку будто пёс, почуявший
добычу, заставив остановиться и Григория: – Твоя ближайшая задача попытаться
вытянуть затворника из Читинского застенка. Допускаю, что не удастся, всякое
бывает, да ещё при нынешнем раскладе. Однако в глазах истинно достойных
соплеменников ты куда более приобретёшь, чем потеряешь. Да и то, как водится,
не из своего собственного кармана, – при этих словах БАМ блудливо ухмыльнулся
и пояснил: – Во имя столь благородной цели все скинутся, кто по червонцу, а
кто и по несколько «лимонов». И пусть только какой-нибудь засранец попробует
отказать... А, в сущности, реальный способ, мой миленький, один: ты –
Президент! И только при этом условии затворник на свободе.
– А Миша-то тогда на что?
– Не понял. Ах, ну, да, ты про «Мишу два процента». Так ведь в том-то и
беда его, что эти два процента его предел. А на большее кишка тонка, да и
воспитание не позволяет.
«Это он про что?»
– Да про то самое, голубчик! Строем-то ведь как ходят – ать-два, ать-два.
Он своё воспитание в казарме кремлёвского полка получал, а ты у нас экономист
с о-о-чень большой буквы. Недаром вся страна помнит про твои шестьсот дней!
– Ну, положим, не вся страна. Всего-то пять-шесть процентов.
– Так ведь всё лучше, чем два? К тому же остальные просто до поры до
времени не решаются признаться... Ну, так что, родимый мой, убедил?
По-прежнему держа правую руку в кармане, Гриша осторожно поставил маузер
на предохранитель.
Из летописи эпохи
Доллар уже не у.е., а всего лишь иностранная валюта.
По новому закону при входе на избирательные участки будут установлены
урны-плевательницы – для тех, кто «против всех».
Некто Греф заявил на Международном экономическом форуме в Питере: «Мы
хотим показать вам лицо». Им – лицо, а нам – ж..пу, что ли?
«Движение против коррупции» предлагает ввести электронные аукционы вместо
залоговых. Если что – под суд пойдёт не чиновник и не олигарх, а программист.
А то и вовсе – обвинят в коррупции компьютер.
Некто Чубайс считает так. Дровишки-то мы приватизируем, а вот дорогу к
лесу сами прокладывайте. Иначе зимой топить нечем будет.
Богданчиков ушёл в политпросвет. Чему научит он студентов МГИМО? Ну, ясно
– как стать миллиардером!
Нанотехнологии – выгоднейшее средство вложения бюджетных средств. Деньги
немалые, а результата – не разглядеть!
По мнению Кудрина, «стабфонд забирает лишние для экономики деньги».
Видимо, у олигархов и обслуживающего их vip-персонала денег и впрямь хватает,
а остальные – лишние.
Оказывается, резким повышением цен на газ и электроэнергию Миллер и Чубайс
не ударят непосредственно по населению. Наверное, чтоб руки не отбить.
Так ведь удобнее бить не чем попало – приготовьтесь, граждане, встаньте в позу!
Меняем Фридмана на Фрадкова, Нарусову на Новодворскую, Госдуму на Совет
Федерации, Россию на... Свои предложения по условиям обмена присылать по
адресу: страна Ру, город Олигархов, до востребования.
|
